«Раскол в сельских сообществах Северного Кавказа начинается всегда одинаково. В селе появляется группа молодых людей, которые из каких-то внешних источников получили знания и представления о том, как должна быть устроена жизнь.
В подавляющем большинстве случаев они на какое-то время были выключены из системы традиционных отношений и, соответственно, из характерных для этих отношений межпоколенческих иерархий. Они убеждены, что односельчане ведут неправедную жизнь — неправильно совершают религиозные обряды, нарушают моральные нормы ислама и пр. — и должны это поведение изменить.
Старшее поколение – к которому, в основном, и адресованы претензии – реагирует негативно и достаточно агрессивно. Таким образом запускается механизм конфликта».
Известный кавказовед Ирина Стародубровская, руководитель научного направления «Политическая экономия и региональное развитие» Института экономической политики имени Е.Т.Гайдара, 17 сентября представила доклад «Расколотые села: модель конфликта» на рабочем семинаре института «Северный Кавказ - религиозный конфликт в селах».
«Кавказская политика» представляет вниманию читателей основные тезисы, вынесенные Стародубровской на суд экспертов.
От разногласий до насилия
«Формат нашего мероприятия называется рабочий семинар. Он именно рабочий, поскольку все, что я выношу на обсуждение, можно назвать полуфабрикатом. Исследования проводились больше двух лет. За это время что-то прояснилось, что-то, казавшееся очевидным, напротив, расплылось и стало совсем неясным. Но мне кажется, настал момент, когда все это очень важно проговорить.
Дело в том, что любой исследователь — это всегда один конкретный человек. И он не может одновременно стоять на принципиально разных позициях. Приходится занимать либо позицию инсайдера — как, скажем, некоторые антропологи, которые годами живут на том же Кавказе, становятся фактически частью сообщества и смотрят на ситуацию уже изнутри. Либо аутсайдера — то есть человека, наблюдающего извне.
В каждом из этих подходов есть свои плюсы и минусы. Лично мне комфортнее работать с позиции аутсайдера. Но я специально пригласила на семинар коллег с Северного Кавказа, чтобы сопоставить свою точку зрения с видением инсайдеров. Кроме того, мы всегда зависим от тех, кто помогает нам на местах. В этом смысле они вносят большой вклад в исследование. Поэтому я считаю, что должна отчитаться за то, что было сделано с помощью наших кавказских коллег.
Сразу отмечу, что это примерно треть того, что мы изучили и обобщили в этому году. Мы постарались обеспечить достаточное разнообразие по субъектам федерации, охватили не только Дагестан, но и села Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии. Населенные пункты выбирались по географическому принципу: горы, предгорье, равнина, в случае с Дагестаном — и западная, и южная. Учитывались также их размер, национальный состав и прочие достаточно очевидные вещи.
Все исследованные села мы разделили на три группы в зависимости от интенсивности конфликта. Самый слабый обозначили как «конфликт-разногласие» – когда люди не соглашаются по каким-то принципиальным для них религиозным вопросам, но это серьезно не сказывается на функционировании сельского сообщества. То есть местные жители при необходимости консолидируются, решают совместно какие-то вопросы и пр. Такого рода ситуацию мы наблюдали в селах Тинди (Дагестан, Цумадинский район) и Псыж (КЧР, Абазинский район).
Второй этап – «конфликт-раскол». В этом случае происходит достаточно жесткое размежевание. Сообщество перестает быть едиными организмом и распадается на несколько общин — обычно две-три. В качестве примера мы приводим дагестанские села «Советское» (Магарамкентский район) и «Карата» (Ахвахский район).
Третий уровень — «конфликт-насилие». Это, собственно, переход в той или иной форме к насильственным действиям. На первый взгляд, тут вроде бы все понятно. Но, надо сказать, определить формальные критерии этой группы достаточно сложно.
С одним из десяти сел у меня в этом плане возникли проблемы. Я имею в виду село Новосаситли Хасавюртовского района. Ниже я подробнее остановлюсь на этом вопросе. В группу «конфликт-насилие» мы занесли Каванаду (Дагестан, Цумадинский район), Губден (Дагестан, Карабудахкентский район), Хаджалмахи (Дагестан, Левашинский район), Гимры (Дагестан, Унцукульский район) и Дугулубгей (КБР, Баксанский район).
Была еще, так сказать, дополнительная группа сел, где исследования проводились в какой-то мере случайно. То есть я не выбирала их сознательно как объекты исследования. Но в нескольких селах мы зафиксировали какие-то интересные, на наш взгляд, моменты, связанные с внутренним конфликтом.
Таких сел пять: Стальское (Дагестан, Кизилюртовский район), Хуштада (Дагестан, Цумадинский район), Куркужин (КБР, Баксанский район), Хабез (КЧР, Хабезский район), Инжич-Чукун (КЧР, Абазинский район).
Сразу скажу, чего мне хватает. Хотелось бы рассмотреть больше сел дагестанской равнины — между Махачкалой и Хасавюртом. Обязательно надо исследовать Согратль. Потому что, по моим представлениям, там серьезного конфликта не должно было произойти, а он есть.
Нет у меня достаточных данных по Малокарачаевскому району КЧР, который когда-то считался центром так называемого исламского радикализма. Ну и нужно побывать в горных селах Кабардино-Балкарии, где тоже происходят пока малопонятные для меня истории.
Альтернативные источники
Первое, что хотелось бы отметить: конфликт везде начинается одинаково. В этом плане я не видела ни одного исключения. В селе появляется группа людей, обычно молодых, которые из каких-то внешних источников получили знания и представления о том, как должна быть устроена жизнь. В подавляющем большинстве случаев они на какое-то время были выключены из системы традиционных отношений и, соответственно, из характерных для этих отношений межпоколенческих иерархий.
Возвращается эта группа с другим мировоззрением. Они убеждены, что односельчане ведут неправедную жизнь — неправильно совершают религиозные обряды, нарушают моральные нормы ислама и пр. — и должны это поведение изменить.
Старшее поколение – к которому, в основном, и адресованы претензии – реагирует негативно и достаточно агрессивно. Таким образом запускается механизм конфликта.
Очень важно детально остановиться на этом моменте, чтобы точнее обрисовать стороны и суть конфликта. Здесь, как всегда, возникают проблемы с терминологией. Все, что ни используешь, плохо. Но чтобы уйти от конкретных определений типа «салафиты», я объединила инакомыслящую молодежь термином «религиозные диссиденты». Он тоже неудачный. Однако для нас важно подчеркнуть, что эти люди выступают против взглядов большинства.
Источники альтернативных взглядов могут быть разные, и от этого фактора во многом зависит характер конфликта. Мы обнаружили три таких источника.
Характер конфликта во многом зависит от источника альтернативных взглядов молодежи
Скажем, в одном из сел была такая история. Молодой человек, сторонник суфизма, уехал учиться в медресе Кизилюрта, являвшееся в то время одним из основных центров альтернативных религиозных взглядов. Там он узнал о других течениях в исламе и в итоге стал салафитом. Вернувшись домой, возглавил диссидентское – в нашей терминологии – движение. Это пример, так сказать, внутреннего источника.
Понятно, что чаще всего таким источником служит религиозное образование за рубежом. Но здесь тоже есть важные нюансы. Бытует мнение, что религиозные диссиденты ведут себя так, как их научили за границей. На деле все не столь однозначно – каждый случай индивидуален. Иногда действительно люди возвращаются радикалами. Но зачастую радикализация происходит уже под воздействием ситуации в селе.
К примеру, в Губдене мне много рассказывали про Магомедали Вагабова (считается организатором двойного теракта в московском метро 29 марта 2010 года, убит во время спецоперации в августе того же года — прим. ред.). В частности, говорили – и несколько человек мне эту информацию подтвердили, — что он вернулся из Пакистана сторонником суфизма и мирного призыва.
На его радикализацию как раз повлияла ситуация в селе. В какой-то момент ему пришлось удариться в бега. Затем он связался с террористическим подпольем. Вновь вернулся в Губден, освободившись по амнистии. Но в конце концов все-таки ушел в лес.
То есть в случае с Вагабовым обстановка в селе, судя по всему, сыграла определенную роль.
В случае с Магомедали Вагабовым обстановка в селе, судя по всему, сыграла определенную роль
Ну и, наконец, третий источник — участие молодых людей в вооруженных конфликтах, связанных с религиозной идеологией. Здесь все более-менее очевидно. Достаточно вспомнить Гимры, откуда чуть ли не сто человек уезжало учиться за рубеж. После чего они активно участвовали в войне в Чечне. Разумеется, такие группы религиозных диссидентов отличаются более высокой степенью радикальности.
Основа для авторитета
Тех, кто выступает оппонентами религиозных диссидентов, я условно назвала «защитниками традиций». Это влиятельная группа. Люди старшего поколения, пользующиеся авторитетом. И их авторитет как раз основан на том, что они воспринимаются как хранители традиций.
Так обстоит дело и в закрытых религиозных селах, типа Кванады или Гимров, и в преимущественно светских, типа Советского или Псыжа.
Есть села в этом плане весьма интересные. Допустим, Тинди, где ценностной раскол произошел еще в советское время. И сформировалась фрагментированная община: есть и салафиты, и сторонники тариката, и светские жители.
Как бы там ни было, защитники традиций везде занимают одну и ту же позицию. Они негативно реагируют на тех, кто приходит с претензией на что-то новое. Неважно, касается это каких-то деталей в религиозных обрядах или принципиальных вопросов, связанных, например, с вооруженным джихадом.
Для меня это один из показателей того, что понятие «традиционное общество» имеет право на существование. Но мы сейчас будем говорить о другом.
В ходе исследования у меня возник вопрос: почему, собственно, новизна вызывает такую жесткую реакцию? Одно дело, когда в обществе вызывает протест призыв вооружаться и идти воевать. Но зачастую конфликт порождают ритуальные, обрядовые вопросы. В некоторых селах вообще начиналось с каких-то мелочей.
На мой взгляд, суть не в предмете разногласий. Конфликт носит ценностной характер. Для старшего поколения традиция – высшая ценность. Они считают, что все должно быть, как раньше. А как было раньше знают те, кто пожил больше. Стало быть, старшие – самые уважаемые люди.
Молодые люди, те самые диссиденты, привносят другую ценностную основу для авторитета. Они говорят, в первую очередь, о ценности знания, стремления к справедливости. Их моральные нормы вступают в противоречие с ориентацией на традицию. Именно в этом состоит принципиально иная основа для авторитета. Альтернативная ценностная система предполагает отсутствие приоритета старших. Поэтому конфликт практически всегда носит межпоколенческий характер.
Молодые люди, религиозные диссиденты, привносят другую ценностную основу для авторитета
В большинстве случаев религиозными диссидентами выступает молодежь. Но бывает, что ими становятся и люди старшего поколения. Так, в одном из сел лидеру диссидентского движения было около 50. И свою позицию он аргументировал, в том числе тем, что его взгляды разделяла молодежь, которая училась за границей. Мол, приедут ребята из Сирии, и подтвердят, что я прав.
То есть даже когда физически человек не может быть отнесен к молодому поколению, он апеллирует к другой ценностной системе и мнению молодежи. Мне кажется, это очень любопытно.
Мирные сценарии
У меня часто спрашивают: «А есть ли случаи, когда обходилось без конфликта между религиозными диссидентами и защитниками традиций?». Методология нынешнего исследования не предполагала предметного изучения этого вопроса. Но он, конечно, очень интересен. Поэтому я попробовала сформулировать гипотетические ответы.
Во-первых, это ситуация, когда, под воздействием каких-то факторов консолидации, молодежь не идет на межпоколенческий конфликт. Она ощущает себя отдельной группой, понимает, что расходится со страшим поколениям во взглядах, но тем не менее не вступает в открытое противостояние.
К примеру, в Калининауле мы встречались с чеченцами-акинцами – и со старшими, и с молодежью. И один молодой человек там сказал, что у них своя цель, свой джихад.
Я даже записала цитату. Вот его слова: «Нам нужно защищать свои земли – и все. Это завещание Пророка». То есть у людей есть общий фактор консолидации – в данном случае этнический.
Межпоколенческих конфликтов не бывает, когда у джамаата есть общий фактор консолидации
Второй момент – это когда молодежь либо не получает доступа к альтернативным религиозным взглядам, либо этот доступ ограничен. Скажем, в одном из сел Шамильского района три человека поехали учиться и вернулись сторонниками суфизма. В другом селе трое приехали, став салафитами.
Последних попросту вытеснили из сел. То есть традиционное общество оказалось способно задавить конфликт в зародыше. Надо отметить, что в этом случае конфликт может «переезжать в город».
Подтверждений следующей модели мы пока не нашли. Но можно предположить, что есть села, где сами по себе альтернативные взгляды не воспринимаются как крамола. Допустим, потому, что нет такой уж жесткой межпоколенческой иерархии. Пока, повторюсь, таких сел мы не знаем.
Конфликтные модели
Но вернемся к конфликту. Поговорим о его моделях. Итак, у нас есть конфликт традиционалистов и диссидентов. И разные группы людей должны определить свою позицию в отношении этого конфликта. Очевидно, что раз конфликт межпоколенческий, то принципиальную роль играет позиция «старшего поколения» и «молодежи».
В сельских конфликтах принципиальную роль играет позиция «старшего поколения» и «молодежи»
Размежевание может происходить по достаточно простой схеме. С одной стороны, старшее поколение практически полностью остается на стороне традиционализма. С другой – почти вся молодежь поддерживает религиозных диссидентов. Возникает классический межпоколенческий конфликт. Такое деление мы наблюдали, например, в селе Советское.
Но для многих других сел характерен более сложный расклад – когда старшее и младшее поколения оказываются и на той, и на другой стороне. Насколько я понимаю, подобное размежевание произошло в Кванаде.
Есть вариант, когда раскалывается только молодежь, а старшее поколение остается на позициях традиционного общества. Судя по всему, такая модель характерна для села Куркужин.
Иногда, напротив, молодые люди в подавляющем большинстве поддерживают религиозных диссидентов, а раскалывается старшее поколение. По всей видимости, так обстоит дело в Гимрах.
От чего зависят варианты раскола, сказать точно я пока не могу. Единственное, что можно отметить – похоже, самый опасный вариант раскола, это когда раскалывается и старшее, и младшее поколения. Во-первых, в этом случае разные части села практически перестают общаться друг с другом. Во-вторых, когда молодежь есть и с той, и с другой стороны, всплески насильственных действий, по понятным причинам, более вероятны.
Еще один не разрешенный пока для меня вопрос – это роль, так сказать, буферных зон. Очевидно ведь, что раскол затрагивает не все население. Например, нам в Советском говорили, что нерелигиозные семьи никак не втянуты в противостояние. Где-то бывает достаточно большая часть так называемых умеренных, которые не поддерживают ни ту, ни другую сторону конфликта. Но влияют ли они как-то на остроту раскола, мы пока не выяснили. Теоретически – должны.
Менеджмент и его эффекты
Следующий важный фактор – менеджмент конфликта. Всегда, когда возникает конфликт, очень многое зависит от того, находятся ли силы, способные выполнить функцию медиации и найти компромисс. Здесь четко просматриваются два сценария.
Во время конфликтов очень важно, чтобы нашлись силы, способные выполнить функцию медиации
Первый – конфронтационный. Стороны непримиримы. Авторитетные лидеры в селе ассоциируют себя с одной из сторон противостояния, и функцию медиации на себя не берут. В этом случае вполне логично в конфликт втягиваются силовые структуры. И ситуация в селе становится еще более напряженной.
По моим сведениям, так происходило в Губдене, где бесконечно проводились какие-то сходы села, на которых обсуждались списки ваххабитов, подлежащих выселению... Затем вмешались силовики. Во многом по аналогичному сценарию развивались события и в Кванаде, и в Хаджалмахи. Есть и другие примеры.
Но имеются также истории, когда стороны находили возможность для примирения. То есть авторитетные фигуры брали на себя ту самую функцию медиации, и роль силового фактора в конфликте сводилась к минимуму.
Взять хотя бы село Тинди, где действовало две мечети, и ситуация размежевания перерастала в стадию раскола. Старейшины поехали в Кизилюртовский район и попросили достаточно авторитетного имама, выходца из их села, вернуться, чтобы нормализовать обстановку.
Любопытно, что имам был мюридом Саида Афанди Чиркейского. Обычно это не способствует взаимопониманию конфликтующих сторон. Но этот имам смог урегулировать ситуацию.
Он сразу проговорил, что не будет занимать какую-то одну сторону. И джамаат договорился, что каждый имеет право молиться, как считает нужным, но раскола необходимо избежать любой ценой. Сейчас конфликт в селе практически не чувствуется.
Интересно развивались события в селе Псыж. Когда местный имам стал конфликтовать с молодежью, приверженцами салафитских взглядов, было решено следующее. Муфтий КЧР попросил молодого районного имама Абазинского района, получившего зарубежное религиозное образование, самому проводить намазы и читать хутбы в мечети села.
Формально имам села остался при своей должности. Но он уже три года не появляется в мечети. Хотя выполняет обряды на похоронах, свадьбах и пр. Фигурой, которая устроила и молодежь, и старшее поколение, стал молодой и образованный (хотя и придерживающийся достаточно традиционных взглядов) районный имам.
Конечно, в Карачаево-Черкесии тоже происходят задержания мусульман, обыски и пр. Но, как показывает опыт, пока конфликт не дошел до каких-то крайних форм, его вполне можно сгладить.
Переход на понятия
Наконец, мы добрались до самого сложного вопроса – переход конфликта в насильственную стадию. Что мы имеем? Исходный конфликт-разногласие, если нет адекватного менеджмента, переходит в конфликт-раскол. Конфликт-раскол может быть, так сказать, межсеймейным и межпоколенческим. Если и здесь нет тех, кто берет на себя функцию медиации, что происходит дальше?
Этот момент мне кажется очень важным. Потому что дальше усиливается замкнутость. В первую очередь религиозных диссидентов, но в итоге – и традиционалистов тоже.
Стороны все больше отгораживаются друг от друга. У них прекращаются какие-либо контакты. Они не ходят друг к другу в гости. Не помогают по бытовым вопросам. Прекращаются браки между этими общинами. Очень часто люди перестают на улице здороваться. В этих условиях переход конфликта в насильственную стадию становится почти неизбежным.
Подобная конфронтация влечет за собой определенные последствия. Во-первых, люди перестают соотносить свою систему ценностей со взглядами более широкого сообщества. А ведь даже радикальная группа, существующая в открытой системе, вынуждена считаться с другими группами, взглядами, ценностями и т.д. Это снижает вероятность того, что какие-то разногласия выльются в насильственное противостояние. Но как только сообщество замыкается, наиболее радикальные силы внутри него начинают доминировать.
Как только сообщество замыкается, наиболее радикальные силы внутри него начинают доминировать
И второй момент. Когда люди перестают общаться лично, соседи, знакомые и даже родственники превращаются в абстрактные категории. Они становятся «ваххабитами», «экстремистами», «радикалами» и так далее.
Это было хорошо видно на примере Хаджалмахи. Вроде бы люди жили по соседству, но со временем стали воспринимать оппонентов как врагов, как безличные сущности.
Другую ситуацию можно наблюдать, например, в Карате. Там тоже определенные религиозные группы выступают с призывами выгнать салафитов из села. Но большинство сельчан недоумевает: «Как это выгнать? Это же чьи-то братья, родственники, соседи…»
То есть в этом случае община религиозных диссидентов не замкнулась полностью, и взаимодействие с другими группами продолжается. Хотя в этом селе конфликт динамично развивается, и каков будет конечный результат, пока непонятно.
Роль «бдительных»
Прежде чем поставить заключительные вопросы, отмечу еще роль «вигилантов». «Насилие вигилантов» – довольно распространенный термин в международных теориях терроризма.
Что здесь имеется ввиду? Вообще «вигилант» – это испанское слово, переводится как «бдительный». Это люди, которые, не имея на то формальных прав, брали на себя функции блюстителей порядка, когда государство, по их мнению, было не способно обеспечить поддержание законности.
Исторически где-то это играло положительную роль, где-то отрицательную. Для нас важно, что вигиланты появляются в ситуациях, типа той, что сложилась в Хаджалмахи.
В общем-то, процесс радикализации более-менее понятен. Большие вопросы возникают с переходом конфликта в насильственную стадию. Что вообще считать таким переходом? Где кончается граница бытового насилия? Нельзя ведь назвать внутрисемейные драки и потасовки в мечети в селе Новососитли переходом конфликта в насильственную стадию… Критерий пока неясен.
Дальше еще интереснее. А как вообще насилие связано с терроризмом? Раньше казалось, что это процесс абсолютно линейный. Усиливается раскол, люди перестают соотносить себя с другими, идет радикализация и, в конце концов, кто-то уходит в лес, некоторые из них становятся террористами.
Сейчас эта картина у меня размывается. В той же Кванаде конфликт произошел в 1996 году, с проблемой терроризма там столкнулись в начале 2000-х. Есть ли здесь связь? Ответа пока нет. Будем изучать дальше. Очевидно, ситуация гораздо сложнее. И очень важно понять, что происходит после радикализации.
Спираль насилия
Как бы мы ни определяли насильственную стадию, динамика конфликта при переходе на этот уровень имеет свои закономерности. Здесь начинают действовать две группы противонаправленных факторов. Одни ведут к усилению конфликта, другие – к его затуханию.
Конфликт усиливается благодаря тому, что все более активно разворачивается так называемая спираль насилия. В дело ввязываются силовики. И тут уже происходят не обыски и задержания, а гораздо более жесткие истории. Причем с обеих сторон.
Наряду с инфраструктурой правоохранительной системы начинает работать инфраструктура леса. Молодежь оказывается между молотом и наковальней.
Сегодня все более серьезную роль в подобных ситуациях начинают играть вигиланты. Мы это наблюдали в Хаджалмахи, Карате. Чем там все закончится, пока непонятно.
Сегодня все более серьезную роль в конфликтах начинают играть вигиланты (бдительные — исп.)
Вместе с тем ресурсы конфликта исчерпываются. Прежде всего, потому что сельчане устают жить в такой обстановке. Как нам говорили молодые люди, даже те, кто отучился за границей, «хочется, чтобы вода была чистая, электричество не отключали и дороги были, по которым можно ездить. Все остальное уже надоело». Становится очевидной бессмысленность вооруженной борьбы.
Ну и, кроме всего прочего, к сожалению, происходит физическое исчерпание человеческого ресурса. Причем погибает наиболее пассионарная часть молодежи. В селах Кабардино-Балкарии есть целые улицы, где, по словам местных жителей, нет молодых людей. Итоги конфликтов, конечно, печальны.
В заключение отмечу: все, что я рассказала – это очень упрощенное описание ситуации. Реально модели получаются гораздо сложнее. Скажем, могут быть не две, а три стороны конфликта.
Достаточно часто происходит раскол диссидентов на сторонников насильственных и мирных действий. Это тоже усложняет схему взаимодействий. Прибавьте сюда озвученные выше вопросы, на которые я не смогла ответить.
Надеюсь, что-то прояснится после того, как разберусь в истории Новососитли, откуда молодежь массово уходила в лес, притом что в самом селе конфликт не доходил до наиболее острых стадий. Его скорее можно оценить как конфликт-раскол... Но об этом – в следующий раз».
