Научно-исследовательская база данных

«Российские модели архаизации и неотрадиционализма»

Этнополитолог, профессор НИУ ВШЭ Эмиль Паин и социолог, директор «Левада-Центра» Лев Гудков обсудили сложившуюся после вхождения Крыма в состав России политическую ситуацию. Цель беседы — дискуссия с двумя основными мифологемами, возникшими в российском обществе в связи с крымскими событиями. Первая из них транслируется властью и ее сторонниками: «Международная изоляция России только на руку — в условиях патриотического подъема она подтолкнет нашу страну к эффективной модернизации, которая в то же время будет принципиально отличаться от западной модели». Вторая мифологема: «Политическая изоляция и западные санкции против России немедленно приведут к краху политический режим, сложившейся в России». Этим мифологемам ученые противопоставляют оценки реального состояния российского общества, опирающиеся на недавно завершившееся их совместное исследование.

Конец политической демобилизации

Эмиль Паин (ЭП): Сегодня мы обсуждаем результаты нашего совместного исследования («Левада-Центра» и моей исследовательской группы из НИУ ВШЭ) под названием «Основные идеологические движения в Рунете и их перспективы в политической жизни России (до 2017 года)». Мы затеяли это исследование для проверки тех данных, которые получили в ходе исследования российской блогосферы и определения того, в какой мере выделенные нами четыре идеологические группы (левые, либералы, националисты и традиционалисты — сторонники власти) представлены за пределами интернет-аудитории.

Мы начинали исследование в одну эпоху, а обсуждаем его совсем в другую. Формулируя гипотезу исследования, мы исходили из того, что живем в эпоху политического безвременья и политической демобилизации населения, которые к тому же специально поддерживаются власть имущими. Это давало им немалые выгоды, поскольку блокировало растущее социальное и политическое недовольство. Вот уже несколько лет число россиян, выступающих с критикой партии «жуликов и воров», превышает половину населения страны, но управляемая демобилизация населения значительно компенсировала этот фактор и сокращала возможность крупных брожений и потрясений.

И вдруг произошел переворот политической стратегии, вместо демобилизации людей подвергли беспрецедентной идеологической накачке, мобилизации. И что любопытно —наш опрос был проведен в начале марта…

Лев Гудков (ЛГ): Прямо в разгар пропагандистской кампании...

ЭП: Да, именно, и всего за несколько дней до объявления о вхождении Крыма в состав России. И что нам показал наш первый результат? Мы ведь боялись, что все идеологические группы, которые мы предварительно выделили после исследования интернет-аудитории, не превысят 10% населения. А они в совокупности составляют  почти половину респондентов. Таким образом, половина общества все еще в дреме и только наблюдает за событиями по телевизору, а другая половина мобилизуется, определившись, в большей или меньшей мере, с идеологическим выбором.

Но в результатах опроса меня поразила «шизофреничность» массового сознания, его вопиющая, на мой взгляд, раздвоенность. Относительно наибольшая доля респондентов —40%  — хотела бы видеть Россию в будущем «такой, как развитые страны Запада». Причем, как показывают результаты других опросов вашего же центра, этот выбор модели будущего, в которой Запад выступает как идеал, сохраняется на протяжении многих лет и превосходит по популярности все остальные модели почти в два раза.

ЛГ: Да, это устойчивый показатель. Максимума он достиг еще в 2007 году — 50%.

ЭП: Да, но, с другой стороны, мы видим, что столько же (40%) респондентов с разной степенью положительности (от симпатии до восхищения) относятся к Сталину. Комплекс других ответов на вопросы нашей анкеты позволяет охарактеризовать жителей России (но не Москвы) как все еще советских людей. И каким образом это сочетается с выбором западного общества как идеальной модели?

ЛГ: А почему ты считаешь эти показатели шизофреническими? Это обычное, «нормальное» для массового сознания состояние «мешанины», взвесь разных по своему происхождению стереотипов, мнений, осколков идеологических представлений. Не будучи актуализированными, они составляют ресурс социального воображения, своего рода тезаурус, словарный запас массы или больших групп населения. Они могут упорядочиваться и приходить в какое-то подобие системы, когда общество по тем или иным причинам приводится в «возбужденное» состояние, то есть когда затрагиваются значимые интересы, материальные (стабильности существования) или идеальные (коллективной идентичности, престижа, гордости и проч.).

Тогда отдельные группы стереотипов, клишированных суждений актуализируются в ответ на тот или иной вызов или провокацию, инициированную СМИ, пропагандой, властями или какими-то чрезвычайными событиями. До момента «включения» эти разнородные представления могут спокойно уживаться в одной голове (что с точки зрения человека, получившего университетское образование и воспитанного в формально-рациональной логике «исключения третьего», есть полный абсурд и вещь недопустимая, ненормальная, «шизофреническая»). Но, как только включается некое «силовое поле» внешнего идеологического воздействия, эти представления немедленно конфигурируются в определенную схему, как железные опилки на листе бумаги, когда к ним снизу подносят магнит.

Каждый из подобных вариантов ответа играет определенную функциональную роль, а это означает, что подобные ответы имеют смысл только в определенной плоскости или в определенных смысловых рамках. Позитивные оценки советских вождей и даже всей советской системы, то, что обычно расценивается как «ностальгия» по СССР, совсем не означает какого-либо желания вернуться в советское прошлое или возможности поворота политического курса. Это означает, что идеализированный образ советского прошлого выступает основанием для критики современного состояния вещей, по-другому выразить недовольство существующим положением вещей массовое сознание не может. Оно вначале рисует образ того, как это должно быть исходя из подправленного образа прошлого, а затем оценивает существующее положение вещей. Дескать, раньше была бесплатная медицина, доступное образование, гарантированная работа, доступное жилье, сейчас за все надо платить, сейчас — все чиновники воруют, чудовищная коррупция, а тогда — был порядок, в таких размерах не брали и т.п.

Но отсылка к прошлому в этом случае обязательна, поскольку нет авторитетных фигур и общественных сил, которые могли бы наметить желаемое будущее, цели развития. Потому мы те или иные наборы мнений и называем «комплексами» представлений, что составляющие их элементы нельзя рассматривать по отдельности, это более сложные структуры, регулирующие (сортирующие, управляющие, оценивающие) другие наборы мнений и взглядов. В массовом сознании, как правило, все идеологические ориентации и взгляды сочетаются, переплетаются между собой в самом причудливом виде. Допустим, вот вы выявили при анализе интернета четкие и как бы непротиворечивые типы идеологических установок: русские националисты, левые, европейски ориентированные либералы и путинисты, сторонники нынешнего «национального лидера».

Все вместе они характеризуют или описывают идеологические  представления примерно половины  всего населения (в зависимости от жесткости предложений респонденту идентифицироваться с этим установками — от 43 до 55%. Но, что важно, среди тех, чьи взгляды мы характеризуем как «русский национализм» (это самая большая группа), треть поддерживает и лозунги «за европейский выбор России» и треть же — «Путин — наша сила», четверти из них близки лозунги и идеи левых («Вся власть Советам», «Даешь прямое народовластие!» и т.п.).

 

Участники митинга национально-освободительного движения в Новопушкинском сквере в Москве, сентябрь 2013 г. Фото: Антон Новодережкин / ИТАР-ТАСС

То же самое, если мы будем смотреть на тех, кто может быть идентифицирован прежде всего как ярый «путинист»: и среди них оказывается повышенной доля «националистов» или «левых», есть и «европейцы», хотя и в незначительном числе. Другими словами, авторитарный синдром находит свое выражение в определенных идеологических формах или связан с определенным типом социальной личности. Если же мы возьмем более жесткие процедуры идентификации идеологических ориентаций, то размывание определенности самоотнесения или увеличение связок между разными (с нашей точки зрения) идеологическим ориентациями будет лишь усиливаться.

ЭП: Тем не менее четверть века постсоветского времени не прошло бесследно: мы видим по нашему опросу явную рационализацию сознания, особенно у москвичей. Здесь западную модель будущего выбрали 52,2% респондентов, а людей, симпатизирующих Сталину и тоскующих по советским временам, почти вдвое меньше, чем в общероссийской выборке.

ЛГ: Да это так, хотя, как мне кажется, следует принять во внимание модальность этого выбора. В очень большой степени «европейский выбор» — это маниловские грезы, мечтательное представление о том, как хотелось бы жить. А вот как это сделать, это никому не понятно или люди не хотят понимать, принимать на себя ответственность за свое будущее, участвовать в политике, добиваться чего-то.

Напротив, общее мнение сводится к тому, что, конечно, демократия (правовое государство и тому подобные приятные вещи) — наилучшая модель или образец для России, только хотелось бы, чтобы за нас кто-то ее осуществил. Вряд ли этих людей в целом можно считать «либералами» в узком смысле слова. Поэтому более распространенная неспособность сделать собственную жизнь по западному образцу оборачивается обвинениями в адрес Запада: «А не больно и хотелось!», «У нас особый путь».

«По щучьему велению»

ЭП: Действительно, есть глубинные проблемы культуры, закодированные в образе сказочного героя Емели, сидевшего, как известно, на печи и приговаривавшего: «По моему хотению, по щучьему велению». И когда «по моему хотению» не получается, а какая-то внешняя «щука» не помогает, начинает работать идеология «осажденной крепости». Сегодня 26% населения уверены, что Россия окружена врагами, а ведь 25 лет назад так считали всего 4% жителей страны. Треть населения сейчас полагает, что у страны, вставшей на путь возрождения, всегда найдутся враги. Это же снова тот сталинский лозунг о росте числа врагов народа по мере продвижения к коммунизму, который предшествовал террору 1930-х годов и обосновывал его.

ЛГ: И если мы посмотрим по социально-демографической раскладке ответов на вопросы (по возрасту, образованию, месту жительства респондентов и т.п.), то так считают несколько чаще других именно молодые и хорошо образованные люди.

ЭП: До недавнего времени была очень популярна политологическая «догма»: развитие рынка будет способствовать увеличению доли среднего класса, росту образованного населения, что в результате и приведет к демократии. А что получилось в реальности? Совсем наоборот. И это требует объяснения.

ЛГ: Во-первых, сделаем поправку на специфику нашего так называемого «среднего класса», который радикально отличается от того, что под этим понимается в западных социальных науках. У нас другие принципы социальной морфологии, другие основания для стратификации — в эту категорию попадают гораздо больше госчиновников, государственно зависимых служащих, бюджетников с их патерналистским и державным типом сознания. А во-вторых, следует учесть интенсивность нынешней пропаганды. И, в-третьих, это сознание униженности и беспомощности, уязвимости существования основной массы людей, включая и более зажиточную и экономически благополучную часть.

Пропаганда никуда не убрала и никуда не дела представления о коррумпированном режиме, несмотря на растущие в последние месяцы показатели одобрения Путина (в январе — 50%, в начале марта — 72%, в конце марта — 80%). В этом смысле существующий мобилизационный подъем пока не затронул общественное мнение о характере  режима. В представлении населения большинство российских политиков как были, так и остаются алчными, коррумпированными, бессовестными, лживыми и неумными людьми, ставящимися себя над законом, не уважающими обычных граждан. Одобрение касается действий высшей власти и только в отношении Крыма. Реанимация имперских настроений, торжество силы, этическая глухота по отношению к Украине — это компенсаторная реакция на хроническое состояние отсутствия самоуважения у людей, превращенное сознание, что да, конечно, по отношению к ним власть относится как к бессловесному ресурсу, но зато «Россия — великая держава» и мы можем заставить кого хочешь слушать нас и подчиняться нам. Поэтому, если посмотреть данные нашего последнего опроса, присоединение Крыма к России свидетельствует прежде всего о «возвращении ее традиционной роли великой державы», утверждающей свои интересы на постсоветском пространстве» (так считают 79%!). Отношение к Майдану — резко негативное. Причем самое негативное среди образованных москвичей.

ЭП: Сегодня на волне этого пропагандистского успеха выстраивается идеология, которая, кстати, по большому счету уже давно придумана Дугиным, Лимоновым и Прохановым. В основании лежит идея о том, что 1991-й год был предательством и его необходимо отыграть обратно через расширение территории России и защиты русского населения. Но к чему это в результате приводит? Перед началом исследования нам казалось, что самой большой, доминирующей группой будут сторонники действующего президента. Ожидания подобного результата только усилились, когда президент «подарил» населению Крым. Но ничего подобного. Люди, поддержавшие лозунги «Путин — наша сила!», «Путин наша надежда!», «Кто, если не Путин?» и другие, характерные для безусловных сторонников нынешней власти, согласно нашему исследованию, занимают только третье место (13%) после националистов (27%) и левых (18%), превосходя только либералов (10%).

 

Российские солдаты в Симферополе, март 2014 года. Фото: Максим Ветров / AP

Итак, на первом месте оказались те, кто поддерживает лозунги националистов. О быстро растущей их популярности мы с тобой говорили и раньше, но сейчас эта группа сделала большой скачок. Национализм, который так ругали на Украине, у нас оказывается не менее популярным. Пропаганда дала поддержку не столько Путину, сколько этническому национализму, взвинтив и без того высочайший уровень фобий и тревожности.

Но пока государственная пропаганда говорит о том, что современная державническая идеология может стать источником модернизационного прорыва. Есть ли под этим какие-нибудь основания?

ЛГ: Этот патриотический тренд будет иметь слабеющий, но длительный характер — 8—10 лет. Если не будет каких-то экстраординарных событий — внезапного экономического развала, кампании массового террора или что-то в этом роде.

ЭП: Это важно зафиксировать и уточнить. Сейчас в либеральных, вестернизированных кругах многие говорят о том, что пришел конец нынешнему режиму. Но я с тобой полностью согласен, что у него есть ресурс не на месяцы, а на годы. Один знакомый написал мне: «Патриотической ажитации хватит на полгодика, через дырки в карманах она быстро утекает». Звучит хлестко, но кто доказал, что эти дырки появятся уже через полгода?

Известно, что экономические санкции, которые Запад вводил даже против маленьких стран, не оказывали того воздействия, на которое он раcсчитывал. Это были обычно серьезные ограничения для экономики, а что уж и говорить о тех диетических санкциях light, которые пока применяют к отдельным российским гражданам и организациям? Большее влияние на российскую экономику, несомненно, окажет постепенная переориентация Европы на альтернативные российским источники энергоснабжения. Однако такая переориентация вряд ли станет тотальной и займет не меньше трех-четырех лет, при этом известно, что санкции, «размазанные» во времени, всегда менее болезненные, чем залповые. К постепенным ухудшениям экономических условий легче адаптироваться, привыкнуть и найти какие-то частные альтернативы, ослабляющие ощущения дискомфорта. К тому же в руках государства остается пропагандистская машина и возможность навязать свою интерпретацию причин неурядиц и даже направить недовольство в свою пользу.

ЛГ: Пропаганда влиятельна, но не всесильна. Власти большой поддержки на весь этот период она не принесет. Представление о коррумпированности власти не изменится. Сегодняшний рост массового национализма — это неудовлетворенность предыдущей политикой, а также и одобрение нынешних внешнеполитических чрезвычайных действий, которые по определению не могут лежать в основании длительной политики. А вот высокий показатель поддержки идеологии левых — это демонстрация популярности государственного патернализма в различных его вариациях: от сталинской до «шведской». Но и это несет в себе сильную критическую компоненту по отношению к власти.

ЭП: Согласен, и у меня нет сомнения в том, что нынешний патриотический подъем не станет для властей ресурсом не только для экономического прорыва, но и для замедления развивающейся рецессии. Сохраняется главный тормоз всего социально-экономического развития — архаичная институциональная система, в которой иерархия бизнес-элит, кланов, различных разновидностей кооператива «Озеро» задана их личными связями с иерархией власти. Такая система не только порождает коррупцию и обусловливает гигантские издержки (разворовывание) бюджетных средств в ходе любых государственных проектов, она еще и парализует стимулы к развитию. При такой институциональной системе ожидания академика Глазьева и близких к нему экспертов на экономический рывок России — это абсолютное мифотворчество.

Но и надежды части либералов на быстрое затухание нынешнего политического режима —это тоже миф. Крайние суждения всегда далеки от истины. При этом хочу отметить заметное сходство культурных оснований для выдвижения противоположных идей в быстро политизирующемся российском обществе. В обоих лагерях оппоненты опираются не на расчеты, они надеются на чудо.

Вернусь к надежде тех либералов, которые характеризуют нынешнюю ситуацию как «агонию режима». Сугубо теоретически можно предположить (хотя реальных оснований для этого пока нет), что социальное недовольство в России через пару лет после 2014 года по своим масштабам сравнится с тем, которое фиксировалось в начале 2005 года, в ходе протестов против так называемой «монетизации льгот». Ну и кто же сможет оседлать это недовольство? Уж во всяком случае не либеральные силы. Дело не только в том, что уровень поддержки их идеологов и политических лозунгов ниже всех других выделенных нами течений. Еще важнее, что либеральное сообщество — это самая разобщенная группа.

ЛГ: Если посмотреть на наши результаты, то больше всего к самоорганизации способность и желание проявляют левые, а либералы склонны к этому меньше всего. В этом основная слабость современной оппозиции.

Думаю, в ближайшие два года мы будем переживать негативные последствия сегодняшнего великодержавного подъема.

Это не революция: власть прежняя — формы самосохранения новые

ЭП: Для того чтобы оценить долгосрочность и реальный потенциал нынешней психологической мобилизации россиян, я предлагаю сравнить ее с тремя известными в истории моделями массовой мобилизации: коммунистическая мобилизации 1920—1930-х годов; национал-социалистическая мобилизация в Германии в 1930—1940-е годы и религиозная мобилизация в Иране в 1978—1980-е годы.

ЛГ: Согласен. Мне в момент разгара пропагандистской кампании показалось, что мы имеем дело с рецидивом тоталитаризма, ну, скажем, в его «мягком» итальянском или франкистском варианте. Действительно, имеет место монополия на основные СМИ, превращенные уже из информационного канала в инструмент тотальной пропаганды и обработки общественного мнения. Далее, полный контроль над политическим полем, огосударствление общественных организаций и сращение государственного аппарата с партийными, лояльными администрации Кремля. Но несколько остыв, я изменил свое мнение и не думаю, что сегодня в России проявился тоталитаризм. Ведь на самом деле идеологии у режима нет. Те суррогаты, которые мы принимаем за идеологию, являются фантомами традиционализма, искусственного, придуманного. Неслучайно мы вспоминаем о Дугине, Проханове и Лимонове. Это означает, что власть берет созданные не ею идеи, для воплощения которых только использует свой административно-организационный ресурс.

 

Дмитрий Киселев. Фото: Владимир Трефилов / РИА «Новости»

ЭП: Но цель, условно говоря, задана — возрождение СССР. Сейчас об этом все активнее говорят как о «реконкисте».

ЛГ: Подобные идеи мы уже проходили. Это тени фрустрации 1990-х годов, когда было максимально неопределенно будущее и настоящее, поэтому и возникало желание о возвращении обратно, в СССР. Но это консервативные настроения, а не идеология. Это важный момент. Во всех тоталитарных режимах идеологическая составляющая была крайне важной — миссионерская, эсхатологическая идея создания совершенно нового общества и человека, что требовало принципиально новых институтов (новой школы, корпоративных —профессиональных, женских, детских и т.п. организаций, новой огосударствленной экономики, когда политика задавала цели экономического развития, нового права и судопроизводства, основанного на идеологии и приоритетности указов вождя) и подавления или уничтожения старых.

Проект построения нового общества у указанных тобой режимов сопровождался террором: для форсированной модернизации было необходимо подавить группы несогласных. В какой степени сегодня это возможно в России?

ЭП: Но уже говорят о «пятой колонне» и «национал-предателях»!

ЛГ: Говорить несложно, но в какой степени можно провести террор в реальности — это вопрос. Сейчас сложились институты, в том числе и коррупционные, которые не склонны ужесточать репрессии, хотя есть и структуры, способные поддержать террор. И все же, думаю, сложившаяся бюрократия однозначно не захочет такого напряжения, а кроме того, у нее есть опыт и инстинктивное понимание, что начавшийся террор и репрессии очень быстро оборачиваются против нее самой.

ЭП: Ты считаешь подобный мобилизационный сценарий в России невозможным из-за невозможности массового террора?

ЛГ: Да, ведь террор возникает в особых обстоятельствах: крах, поражение в войне, выстраивание новых иерархических структур с новым идеологическим наполнением. И легитимация органов террора шла через образ будущего.

ЭП: Мы знаем пример попытки террора и полной смены элит при сохранении прежнего режима. Мао Цзэдун объявил «огонь по штабам» и начал перетряску всей элиты с помощью хунвейбинов, но в результате поражение потерпела как раз его «культурная революция». Однако те политические режимы, которые мы приводим в пример, — это были режимы новые, которые и приходили к власти, создавая свой аппарат террора. Но в нашем случае в России власть та же — она не завоевана, досталась по наследству. Сейчас много говорят о консервативной революции в России, но революции нет, это прежняя власть, которая лишь меняет курс. И переделать саму себя она не сможет — это очень существенный ограничитель возможностей террора. Нескольких губернаторов или министров снять можно, а всех — нельзя. А если процесс массовой чистки будет начат, то займет значительное время, в течение которого территории и отрасли ждет дезорганизация, и тогда вообще отпадет разговор о выходе из экономической стагнации, переходящей в рецессию.

ЛГ: Да, показательный пример — периодически вспыхивающие кампании по борьбе с коррупцией, которые заканчиваются ничем, так как саботируются в том числе и теми, кто их запускает. Первый, кто приходит на ум, — Сердюков.

ЭП: Порка отдельных «предателей» действительна возможна, сжатие поля оппозиционных или даже просто независимых источников информации — почти неизбежно. Но запуск машины массового террора, с которого начинались управляемые сверху модернизации в Германии, СССР и Иране, пока все же маловероятен.

Есть целый ряд и других особенностей, которые отличают наше общество от СССР и Германии 1930-х или Ирана 1980-х. Для мобилизации нужны новые духоподъемные идеи о «мировом коммунизме», расширении жизненного пространства или победе своей религии. А что в этом смысле в России? Громко говорить о продолжении реконкисты и отвоевании земель, населенных русскими, разумеется, можно, но на вопрос о направлениях ее продолжения ответа нет. Прибалтика, где НАТО? Маловероятно. Северный Казахстан, чтобы потерять главного союзника в Средней Азии и в Таможенном союзе и испортить при этом отношения с Китаем, у которого множество интересов в Казахстане? Невероятно. Украинский Ююго-Восток? Возможно, но это уже неизбежно будет связано с кровью. А все общество сегодня категорически против кровопролития, против войны.

Сегодня очень возросла разнородность общества. Мы уже видим четыре лидирующие идеологические группы, которые и внутри себя значительно отличаются. Среди националистов есть разные фигуры и группировки, которые стоят подчас на противоположных позициях. Есть антиимперские националисты, а те, кто все-таки поддерживает присоединение Крыма, стремятся отмежеваться от государственной пропаганды, так как просто станут на ее фоне незаметными.

Но есть и другие факторы, которые препятствуют превращению патриотического подъема и ксенофобии в механизм политической мобилизации. Антизападная истерия сугубо виртуальная, она прекращается, как только выключается телевизор, она не может сплотить общество, поскольку не конкурентоспособна с внутренними дезинтеграционными факторами, такими как, например, антимигрантские настроения. Вот они устойчивы и постоянно воспроизводятся сами в быту. Нарастающий демографический кризис сделал миграцию основным источником пополнения численности большей части городов России. Мигранты продолжают прибывать в города, а это воспроизводит социальную и межэтническую напряженность в условиях стремительно падающей толерантности общества.

Множество факторов препятствуют и будут препятствовать властям в их попытках использовать внутренний психологический ажиотаж вокруг крымских событий в целях экономического прорыва или радикального обновления политического режима. Ныне в России происходит трансформация, в чем-то похожая на переход от хрущевской оттепели к брежневским заморозкам.

ЛГ: Важно еще отметить, что идея нового общества всегда опиралась на молодых людей во власти. Их мобилизация имела выраженный молодежный характер. А нынешнее поколение российской правящей элиты психологически такие же старики, как геронтократы брежневской эпохи, и использует старые идеи позднего брежневского периода, немного препарированные Дугиным и Прохановым. В этом режиме нет молодых.

ЭП: Нынешняя власть сформировалась с имиджем гаранта стабильности, и этот образ создавал ей определенные преимущества, сейчас стабильность уходит, в России быстро растет социальная тревожность, протестные настроения проявляются и будут проявляться первоначально не столько в форме политических движений, сколько в виде этнических бунтов, погромов и религиозно окрашенного терроризма. Помимо уже названных нами проблем усилится утечка умов.

Что делать? По крайней мере, отрезветь, перестать надеяться на чудо. «Никто не даст нам избавления» — ни щука, ни золотая рыбка, придется нам самим искать пути, не рассчитывая на быстрый успех. Придется как отдельным людям, так и политико-идеологическим группам формировать в России новые стратегии жизни в новых условиях.

Подробнееhttp://rusplt.ru/society/v-ojidanii-chuda-rossiyskoe-obschestvo-posle-kryimskih-sobyitiy-8980.html