Защита тезиса о необходимости центральноазиатской трудовой миграции для России осуществляется по двум линиям. Последователи «либеральной» линии указывают на позитивные экономические эффекты трудовой миграции. Последователи «великодержавной» линии говорят об интеграции постсоветского пространства, российских интересах в Центральной Азии и оперируют туманными геополитическими терминами. И те и другие доводы имеют мало отношения к реальности. Истинные причины того, что Россия до сих пор не ввела визовый режим со странами Центральной Азии, кроме Казахстана, носят преимущественно иррациональный характер.
Экономический смысл открытия внутреннего рынка для иностранных товаров, услуг и рабочей силы состоит в поддержке конкуренции; однако миграция из Центральной Азии в ее нынешнем виде не способствует конкуренции на российском рынке труда, а искажает ее.
Можно сравнить российский рынок труда с рынком автомобилей: представим себе, что мы ввели запретительные пошлины на ввоз любых иностранных машин. Теперь обнулим ввозные пошлины на импорт автомобилей одного производителя — Запорожского автомобильного завода. Дилеров продукции ЗАЗа освободим от всех налогов и любых форм контроля. Недовольным будем говорить: продукция ЗАЗа должна ввозиться на льготных условиях, потому что, во-первых, «ВАЗ не удовлетворяет потребности рынка», а во-вторых, что«Украина для нас стратегически важна и мы не можем толкнуть ее в объятия Запада». При всем безумии такой конструкции это именно то, что мы проделываем на нашем рынке труда.
Если трудовая миграция так нужна (а истинные потребности еще надо рассчитать и обосновать), то почему именно из Центральной Азии? На Дальнем Востоке есть целый ряд стран — крупных экспортеров трудовых ресурсов. Невозможно привести ни одного довода, в силу которого вьетнамский рабочий, северокорейский огородник или филиппинская домработница должны дискриминироваться на российском рынке труда по сравнению с выходцем из вполне средневекового таджикского кишлака. Китай уже не является перспективным источником трудовых ресурсов из-за старения населения и роста зарплат.
В 1990-е и начале 2000-х мы получали из Центральной Азии в основном людей, являвшихся продуктом советской системы образования, знавших русский язык и имевших значительные связи с Россией. Это в прошлом: относительно сильные авторитарные центральноазиатские режимы в Узбекистане и Туркмении в течение последних десятилетий проводили последовательную политику дерусификации образования и культуры. Молодежь в этих странах в огромном большинстве не знает русского языка, зато из курса истории знает очень много о «российском колониализме». Что касается Киргизии и Таджикистана, то это классические «несостоявшиеся государства», где в течение всего периода после распада СССР происходил процесс деградации и архаизации общественных отношений.
Центральная Азия, за единственным важным исключением в виде Казахстана, является одной из самых опасных и неблагополучных частей континента, инвестиционный климат здесь — один из наихудших в мире. Разнообразные сценарии воцарения в этом регионе кровавого хаоса уже сейчас занимают центральное место в российском военном планировании. Одним полушарием головного мозга мы строим прожекты региональной интеграции, а другим — готовимся в этом регионе воевать, о чем свидетельствуют сценарии российских военных учений.
Рубежом, после которого события могут принять непредсказуемый оборот, обычно называется 2014 год, дата ухода основных сил НАТО из Афганистана. Но регион может взорваться и независимо от афганских событий. Прямо сейчас на грани очередной «революции» балансирует Киргизия. Неизвестен преемник престарелого узбекского президента Ислама Каримова, по ряду сообщений узбекской оппозиции перенесшего недавно инфаркт.
Центральноазиатские мигранты по сравнению с мигрантами из Азиатско-Тихоокеанского региона также невежественны в отношении русского языка и культуры, но при этом имеют меньше полезных навыков, нелояльны по отношению к российскому государству и находятся под сильным влиянием радикальных религиозных течений. Если России действительно нужны иностранные работники, то разумным шагом было бы введение визового режима с Узбекистаном, Киргизией и Таджикистаном и заключение системы межгосударственных соглашений об импорте рабочей силы с теми странами, которые предлагают лучшие для этого условия. Некоторый приток центральноазиатских мигрантов мог бы быть сохранен, но не должен играть определяющей роли.
С точки зрения российских внешнеполитических интересов нынешняя миграционная политика также не может быть удовлетворительно объяснена. Если уж рассматривать миграцию как инструмент нашего влияния (что спорно), то связи с Вьетнамом, ежегодно закупающим российское оружие на миллиарды долларов, очевидно, важнее связей с Таджикистаном, который ежегодно выпрашивает помощь на сходную сумму.
Сомнительно, что введение визового режима с Центральной Азией вообще приведет к сколько-нибудь заметному снижению российского влияния там. Более того, визы и жесткое регулирование трудовой миграции дадут Москве гораздо более эффективные инструменты влияния на страны региона, чем нынешний режим проходного двора.
Вместо отстаивания интересов российской экономики мы, по сути, наблюдаем инстинктивные попытки части российских либералов бороться с призраком национализма. Вместо защиты российских интересов в Центральной Азии — бессмысленные попытки уцепиться за бесполезные уже остатки наследия СССР. Закономерным результатом такого подхода являются нарастание национализма в обществе и ослабление нашего влияния.
