Духовные скрепы и традиции – главные слова последнего года. Но остались ли на самом деле в России места, где это не затасканные мемы, а образ жизни? В поисках скреп "Новая" поехала в Верхние Мандроги.
В мастерской, освещенной слабой лампочкой, у станка сидит Василий: перед ним две балалайки, фуганок, рассыпана стружка. В печи трещит огонь. В избе, построенной в 1893 году в Вологодской области и перевезенной в деревню Верхние Мандроги, звучит колесная лира.
Колесная лира родилась больше тысячи лет назад во Франции, в Россию ее привезли поляки, во времена боярской смуты. Музыкальный инструмент, на котором играли скоморохи, не стал у нас популярным, а к XIX веку почти исчез.
Василий, лирник
– Лира попала ко мне случайно, – рассказывает Василий, – лет шесть назад. Я родился в Казани, в поисках счастья в 30 лет переехал в Москву, а там и вовсе начал терять смысл жизни. Оказался в фольклорной студии "Дербеневка", куда с колесной лирой пришел фольклорист Борис Ефремов. Я как увидел этот инструмент, понял, что меня к нему безумно тянет.
Василий Евхимович играет на лирах и мастерит их около четырех лет. Из Москвы он снова метнулся в Казань, потом в село Михайловское и в итоге оказался в Верхних Мандрогах. По его словам, захотел еще пожить.
Верхние Мандроги – деревня на Свири, в 250 километрах от Петербурга, в Подпорожском районе, существует со времен вепсов. В войну Мандроги сгорели, и только в 1996 году, когда туда стали заходить речные круизы, начали возрождаться. Сейчас в деревне живет около 100 человек.
– Я считаю, самое важное в Мандрогах – это мастера народных промыслов, которых собрали со всей России, – продолжает Василий. – Они своими промыслами зарабатывают деньги да и возрождают традиции.
В мастерскую лирника заходят иностранные туристы. Оглядывают помещение Василия, улыбаются. Мужчина берет изготовленную им лиру. "Это харди-гарди!" – называет он инструмент по-английски. Иностранцы смеются, а колесных лир мастер начинает играть.
Антон, иконописец
Напротив избы Василия Евхимовича работают иконописцы. Небольшая комната, над столом склонился мужчина: покрывает лаком икону Богоматери. За его спиной – десятки маленьких дощечек с образами святых.
Антон Леухин – живописец, в деревне занимается иконописью, потому что "как-то всегда хотелось, и было желание привнести в это что-то свое".
– Когда я смотрю каталоги по иконописи, то вижу сегодня двух-трех самостоятельных иконописцев, остальное – подражание Рублеву, XIV веку, – утверждает Леухин. – Но ведь Рублев писал икону, современную для своего времени. Все пытаются ему подражать, а жизнь-то идет, и время диктует что-то свое.
В первую очередь в деревне Антон хотел бы найти, с кем можно вести разговоры о том, куда идти дальше. Но тут все завязано на туризм: нет теплоходов – нет Мандрог. Зима наступает – народа остается совсем мало.
Денис и Сергей, кузнецы
Кузница – деревянное здание под старину. Внутри по стенам – старые инструменты для земледелия, подковы. На продажу выставлены красивые безделушки – амулеты, цепочки, колечки.
Денис Игнатьев, кузнец 30 лет, показывает жаковину – петлю на ворота или дверь:
– Это было сделано в России примерно в XIX веке – никаких тебе завитков, только утилитарные вещи. Если посмотреть на кузнечное ремесло, которое было распространено на Урале, и на то, что было в Петербурге и Москве, то видно, что только в столицах делали вещи не утилитарные. Художественная ковка пришла в петровское время из Европы, но дальше больших городов не пошла.
Его коллега Сергей Дружинин не согласен, что первыми начали заниматься художественной ковкой европейцы:
– Под заказ ковали все. Украшательством занимались как наши, так и европейцы. Кто начал раньше, и кто был большим мастером – вопрос весьма сложный.
По мнению Дениса, жизнь мастеров в туристической деревне ближе к цирковому представлению, чем к творчеству. Ты все время на виду, туристы постоянно смотрят на то, как ты работаешь.
Ему опять возражает Сергей:
– Я кузнец, а не парень из Подпорожья, которому привязали бороду. Лаптями у нас занимается мастер из Каргополя. Он реально может сплести что угодно из бересты. Ясно, что здесь немножко "забутафорено", чтобы подать туристам. Но тут со всем так: нельзя отделить и точно сказать, что бутафория и наигранность, а что – настоящее и живое. В любом случае связь с прошлым в наших ремеслах есть. Как 2000 лет назад было придумано семь кузнечных операций, так до сих пор кузнецы работают теми же семью приемами. Берестянщик делает шаркунки и коробочки так же, как его бабушка и дедушка.
Зинаида Ибрагимовна, вязальщица
– Я из Урюпинска, у нас процветает вязание из козьего пуха. Ремесло досталось мне от бабушки, она привила вкус, мама дала в руки спицы. – Зинаида Ибрагимовна говорит быстро, слова у нее снуют, как спицы.
Ремесло в ее семье передавалось из поколения в поколение. С детства она вязала. Работала в Петербурге учительницей русского и литературы, а ремесло было как хобби. Последние семь лет Зинаида Ибрагимовна зарабатывает на хлеб вязанием из козьего пуха. Ее мастерская увешана косынками, платками и носками. Выставлены варежки. Пахнет козой.
– У меня особая технология, – рассказывает мастерица. – Рисунки на изделиях взяты из старинных книг. Вот на варежках есть пятеричный узор. Знак рыбы – чтобы в реке было много рыбы, знак собаки – чтобы много было зверей, а над всем этим – Богородица. Она ведь хранит нашу страну. Каждый рисунок несет в себе какую-то информацию.
На женщине национальный костюм. Она поясняет, что раньше костюм говорил, в каком женщина возрасте. Зинаиде Ибрагимовне 63 года, поэтому ей не положено носить яркую одежду. И пояс у нее подвязан по-вдовьи.
– В брюках ходить нельзя! По традициям русского народа женщина всегда ходила в сарафане или платье. В деревне я чту традиции. За пределами я тоже стараюсь ходить в платье. Потому что мы должны нести свою тысячелетнюю культуру в народ. Чванливые американцы думают, что мы лыком шиты: по улицам медведи ходят, люди пьют водку, рожают детей и не воспитывают. А мы должны показать, что мы красавицы, делаем ремесло.
Мария Гурьева, руководитель ремесленных мастерских:
– Ремесленные мастерские появились почти сразу после начала строительства деревни в 2000 году. Приезжают не только иностранцы, но и наши. Кто-то говорит, что здесь только деньги выкачивают, но большинство очень внимательно прислушивается и приглядывается, ведь многие поколения уже не знают деревенского уклада. А у нас здесь живая деревня. Каждый старый дом летом имеет жильцов.
Мы не живем прошлым. Например, в керамической художественной мастерской все вполне современно. Но мы помогаем его понимать. В советское время мы переписывали свою историю, и прервалась связь времен. Перестали передаваться традиции. Поэтому сегодня деревня умирает. Может быть, в отдельном доме в Архангельской области бабушка лепит для внука фигурки из глины. Но следующее поколение уже не будет лепить ничего. Потому что в этой деревне жить невозможно.
Я часто получаю по шее от этнографов: "Здесь неправильно планочка прибита…" Ребят, крестьянин жил как хотел. Он построил дом, это был живой организм. Это важно передать, а не законсервированную историю.
P. S. Лирник Василий на берегу Свири смотрит на ночное небо. Неподалеку высится черная мельница, которая, впрочем, не может загородить тысячи звезд. Мужчина снимает шапку.
– Я вот смотрю на это огромное звездное небо… И боги земные – Христос, Аллах, Будда – мне представляются маленькими людьми, которые сидят рядом на фоне этого величия. Природа – то, с чем нужно жить в гармонии. Потому что жизнь – это такой абсурд.
Шумит река, поднимается ветер. Завтра теплоходы вновь принесут беспечных туристов, Василий снова будет показывать, как он работает. Мастер не торопиться спать. Он заходит в свою мастерскую, садится на лавку, берет в руки лиру. И затягивает народную песню.
