Это будет довольно короткий текст, автор которого задастся несколькими важными для него вопросами и – как водится – не найдет ответов. Более того, текст привязан к совершенно конкретному событию, повторяющемуся из года в год, подобно любому из могущественных ритуалов в циклическом человеческом существовании: Рамадану, Рождеству или Вальпургиевой ночи.
Речь идет о Первом мая, Дне солидарности трудящихся. Всем известно его происхождение, почти все (по крайней мере, люди определенного возраста, родившиеся в некоей стране, которой нынче нет) знают, как этот праздник отмечался во времена Брежнева, Косыгина и Топтыгина. Наконец, немногие -- особенно в стране, которая стала наследником той, что развалилась – понимают смысл Первомая сейчас, скажем, в смысл его в Европе, в настоящей Европе, за пределами сферы деятельности ГАИ/ГИБДД, Росконцерта и необходимости ставить «18+» на афише фильма «Фанни и Александр».
Этот праздник появился в классическую буржуазную эпоху, во времена фин-де-съекль, в контексте того, что нынче именуется «стимпанком». Заводские трубы дымили, грузовые железнодорожные составы гудели, корабли в открытых всему миру гаванях Ливерпуля, Саутгемптона, Марселя приветствовали собравшуюся на берегу публику, которая махала руками и платками, швыряла котелки в воздух, всячески выражая восторг по поводу возможности через две-три недели оказаться в другом конце света.
Электричество начало сменять газ, а неуклюжие автомобили, еще казалось, никогда не составят конкуренции изячным пролеткам. Лев Толстой в сапогах, Оскар Уайльд в цветистой жилетке, эстет Уильям Моррис с рабочими в кепи обсуждает «Капитал» под благосклонным присмотром Элеаноры Маркс и Фридриха Энгельса. В таком мире появление самой идеи Первомая, которая впоследствии перешла от локального события к концептуальному освоению умов всех людей, считающих себя «трудящимися», было вполне естественным.
Под «трудящимися», вполне в духе Маркса, понимались те, кто работает по найму, те, кто не имеет счастья/несчастья владеть «средствами производства». Оттого и конторщик, и рабочий-металлург есть работник. Граница разделяла не столько «богатых» и «бедных», сколько «работодателей» и «наемных работников». Поэтому представители разных писательских и прочих художественных профессий сразу встали на сторону «наемных работников» (ибо они продавали – и продают – свой труд тем, кто владеет-таки средствами если не производства, то уж точно средствами распространения журналистской, литературной и художественной продукции). А мелкие буржуа – надеясь в перспективе стать немелкими – вставали на сторону «работодателей». Так сформировалась тот самый порядок вещей, который был актуален в Европе (и отчасти в Северной Америке) вплоть до относительно недавнего времени.
Первым смешал карты фашизм/нацизм. С одной стороны, феномен чисто мелкобуржуазный, но представляющий истерический интерес для той части мелкой буржуазии, которая потеряла всякую возможность (и интерес) к превращению в среднюю и крупную. Мелкие собственники дезертировали их рядов просто правых или даже традиционалистских движений (а некоторые – и из рядов левых), чтобы вступить в отряды тех, кто ловко вскидывал в приветствии руку. Но и наемные работники, недовольные своим положением, запуганные кризисом, раздраженные возмутительной роскошью своих подчас либеральных нанимателей, оказывались в черно-коричневых партиях. Крупные собственники – некоторые даже по своей воле – тоже частенько не обходили стороной ни Гитлера, ни Муссолини, ни к примеру, Салазара. О крестьянстве разговор особый – и не в данном тексте.
В общем, нацизм/фашизм стал как бы третьей силой в марксовой дуалистической схеме, оттого он казался столь мутным и столь мало поддавался классическому политэкономическому объяснению. Идеологические противоречия подменили классовые: один и тот же рабочий паренек мог сегодня быть в рядах коммунистов, а на следующий – и столь же естественно – вступить в национал-социалистическую партию. В этих условиях Первомай уже переставал быть «праздником всех трудящихся» (ибо часть оных мрачно точила зубы, глядя на проходящие мимо колонны с красными флажками), став «праздником для красно-розовых трудящихся (плюс сочувствующих).
Второй удар по классическому Первомаю был нанесен вполне естественным размыванием классической же марксовой схемы. У Маркса с Энгельсом выходило, что богатые – это собственники средств производства, нанимающие бедных, и наоборот: бедные – лишенные средств производства работники, нанимающиеся к богатым. Вэтой схеме почти всегда имущие нанимали неимущих. Но уже в конце XIX века, с ростом числа представителей так называемых «свободных профессий», дуальная схема не совсем отвечала истинному состоянию городского буржуазного общества (с крестьянством Маркс вовсе напутал), а в конце XX-го и подавно.
Получается, что топ-менеджеры с миллионными бонусами есть исходя из той логики, «наемные работники», а какой-нибудь замучанный работой техник в компании «Бум и Бом», которому вручили пару акций родного предприятия, -- «совладелец средств производства»? Дальше больше. Немалая часть населения современного европейского мира сидит на социальном пособии – и вообще ничего не делает. Они – «не-трудящиеся», ибо не трудятся. А тот же топ-менеджер, пусть и рожа у него противная, но работает. И часто часов по восемнадцать в день.
Получается полная неразбериха с Днем солидарности трудящихся. Если исходить избуквы названия праздника, то в стройных колоннах должны идти рука об руку банкир и рабочий, телезвезда и гастарбайтер, моющий туалет в той медийной организации, где блистает эта звезда. Картина умилительная, так и хочется смахнуть набежавшую слезу; однако, увы, дело обстоит совсем иным образом. Рабочий банкира ненавидит. Телезведа гастарбайтера презирает. И вместе им не сойтись.
Если же следовать духу праздника, то Первомай -- это День солидарности неимущих, вне зависимости от их «отношения к средствам производства». Едва сводящий концы с концами владелец кафе должен маршировать плечо к плечу с безработными в третьем поколении. Это-то сейчас и происходит -- несмотря на всю абсурдность такой ситуации. Абсурд вытекает не только из полной перемены самого содержания нашего праздника с точки зрения конца XIX века, он заключается в том, что перед нами общественно-политический жест, восходящий к добуржуазным временам.
Собственно, архаика, вроде «марша голодных» или beggar’s banquet. Импульсом к массовому действию становятся совершенно примитивные вещи, далекие от (кажущихся сегодня уже даже изысканными) политэкономических и идеологических схем общего пользования. Так вот и выясняется, что столь желанный многими уход идеологии из западной жизни сделал нас не тоньше и умнее, а грубее, незатейливее – и даже (уж простите) тупее.
Но закончу на радостной ноте. А что если прочесть сегодняшний Первомай с христианской теологической точки зрения? Труд, как известно, стал для Адама и Евы и их потомков наказанием за грехопадение. С тех пор мы в поте лица своего снискиваем хлеб насущный – и никакой дезодорант вонь этого безнадежного пота не перешибет. Может быть День солидарности трудящихся есть просто праздник всей части человечества, вышедшей из евиных чресел? Ведь даже богатые бездельники, получившие от родителей вечный бездонный кредит, тоже люди (только в этом смысле, конечно)… Значит и они трудятся. Думаю, в каком-то смысле, такой праздник мог бы объединить всех христиан. Так и вижу крестный первомайский ход движения «Несчастные жертвы Змия», на который равнодушно посматривают атеисты, бегущие по своим делам.
